Неточные совпадения
Но я отстал
от их союза
И вдаль
бежал… Она за мной.
Как часто ласковая муза
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!
Как часто по скалам Кавказа
Она Ленорой, при луне,
Со мной скакала на коне!
Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской,
Немолчный шепот Нереиды,
Глубокий, вечный хор валов,
Хвалебный гимн отцу
миров.
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано,
бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал
от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом
мире, хотя бы в каком бы то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
Придет Анисья, будет руку ловить целовать: ей дам десять рублей; потом… потом,
от радости, закричу на весь
мир, так закричу, что
мир скажет: „Обломов счастлив, Обломов женится!“ Теперь
побегу к Ольге: там ждет меня продолжительный шепот, таинственный уговор слить две жизни в одну!..»
Нужно принять всю полноту жизни, не
бежать трусливо
от страданий
мира, но принять эту тяжесть
мира для победы, для завоевания окончательного блаженства.
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «Что ты, Иван Северьяныч (меня в
миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали): как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться начал, потому что наблюдаю и чувствую в ногах, как конь
от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились
бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое, чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
Я
бежал толпы, презирал ее, — а этот немец, с своей глубокой, сильной душой, с поэтической натурой, не отрекается
от мира и не
бежит от толпы: он гордится ее рукоплесканиями.
Как жалок, напротив, кто не умеет и боится быть с собою, кто
бежит от самого себя и всюду ищет общества, чуждого ума и духа…» Подумаешь, мыслитель какой-нибудь открывает новые законы строения
мира или бытия человеческого, а то просто влюбленный!
Целую ночь мы
бежали. Дождь преследовал нас, грязь забрасывала с ног до головы. Куда надеялись мы убежать? — на этот вопрос вряд ли кто-нибудь из нас дал бы ответ. Если б мы что-нибудь сознавали, то, разумеется, поняли бы, что как ни велик божий
мир, но
от спектров, его населяющих, все-таки спрятаться некуда. Жестокая и чисто животненная паника гнала нас вперед и вперед.
— Православный…
От дубинщины
бежал из-под самого монастыря, да в лапы к Гарусову и попал. Все одно помирать: в медной горе али здесь на цепи… Живым и ты не уйдешь. В горе-то к тачке на цепь прикуют… Может, ты счастливее меня будешь… вырвешься как ни на есть отседова… так в Черном Яру повидай мою-то женишку… скажи ей поклончик… а ребятенки… ну, на
миру сиротами вырастут: сирота растет —
миру работник.
Тригорин. Если захочешь, ты можешь быть необыкновенною. Любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в
мир грез, — на земле только она одна может дать счастье! Такой любви я не испытал еще… В молодости было некогда, я обивал пороги редакций, боролся с нуждой… Теперь вот она, эта любовь, пришла наконец, манит… Какой же смысл
бежать от нее?
— Почему же называют это место — местом спасения души, если и здесь всё на деньгах построено, для денег живём, как и в
миру? Я сюда
от греха торговли, а она здесь против меня, — куда
бегу теперь?
Как ни досадовал он на себя поутру за свою одичалость, но в инстинкте его было
бежать от всего, что могло развлечь, поразить и потрясти его во внешнем, не внутреннем, художественном
мире его.
Какие речи! Господи, помилуй!
Не слушать бы! А как же их не слушать!
В
миру живешь, с людями; по-мирски
И надо жить, — все видеть и все слышать.
Куда
бежать от суеты мирской?
О юность, юность, молодое время!
Куда
бежать мне! Господи, помилуй!
Во все время [жалкой] бесцветности пятидесятых годов г. Плещеев не появлялся в печати и таким образом спасся
от необходимости
бежать с своими героями на необитаемый остров и остался в действительном
мире мелких чиновников, учителей, художников, небольших помещиков, полусветских барынь и барышень и т. п.
Беги, сокройся
от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица? —
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу
миру,
На тронах поразить порок.
Привезли газеты. На меня вдруг пахнуло совсем из другого
мира. Холера расходится все шире, как степной пожар, и захватывает одну губернию за другою; люди в стихийном ужасе
бегут от нее, в народе ходят зловещие слухи. А наши медики дружно и весело идут в самый огонь навстречу грозной гостье. Столько силы чуется, столько молодости и отваги. Хорошо становится на душе… Завтра я уезжаю в Пожарск.
Русские романтики-идеалисты 40-х годов
бежали от социальной действительности в
мир мысли, фантазии, литературы, в отраженный
мир идей.
Катра властвует. Ее три комнаты — изящная сказка, перенесенная в старинный помещичий дом. Под окнами огромные цветники, как будто эскадроны цветов внезапно остановились в стремительном
беге и вспыхнули цветными, душистыми огнями. Бельведер на крыше как башня, с винтовой лестничкой. Там мы скрыты
от всего
мира.
Смотрит в книги, видит, что
от злобы антихриста истинные Христовы рабы имут бежати в горы и вертепы, имут хорониться в пропасти земные; а кто не
побежит из смущенного
мира, тот будет уловлен в бесовские сети и погибнет погибелью вечной…
Кроме начальницы, Зинаида писала, что «есть у них в обители много разных святынь, но много и искушений», так что Зинаида Павловна «днем молится, а ночью иногда котомку шьет и
бежать хочет, но как только ударяют к заутрене, дьявол
от нее отлетает», а «скоро она уже примет ангельский чин, и тогда ей уже нет и не будет возврата в
мир земной, где все искушение».